«Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика - Страница 23

— Садись, — произнес ребе, все так же не отрываясь от окна. — Устал?

— Устал, — подтвердил реб Лейб, с трудом удерживая слезы. Больше всего на свете он ценил эти минуты доверия, мгновения удивительной духовной близости, которые ребе иногда даровал ему.

В сумрачной комнате стояла тишина, глубокая, словно тайное знание. Реб Лейб наслаждался каждой секундой и огорчился, когда вошедший служка, спросил у ребе, можно ли впустить посетителей.

— Они ждут с самого утра, — пояснил он. — Пожертвовали на бедных двадцать рублей золотом.

«Ого! — мысленно удивился реб Лейб. — Сумма более чем солидная. Видимо, речь идет о серьезном деле».

— Впустить? — спросил служка.

Ребе оторвался от окна, молча кивнул и сел в кресло. Реб Лейб встал, собираясь выйти, но ребе остановил его движением руки.

В комнату вошли двое, супружеская пара. Она — встревоженная женщина с испуганными глазами, и он — внешне вполне уверенный в себе человек, но с выражением беспокойства на гладком лице.

— Ребе, — сказал мужчина, — вот квитл.

Он приблизился к столу, за которым сидел ребе Борух и осторожно положил на стол листок. Ребе взял листок, пробежал его глазами и разорвал на три части. Еврей побледнел, а женщина прикрыла рукой рот.

— Ничем не могу помочь, — произнес ребе. — Детей у вас не будет. Выход только один — развестись.

Женщина всхлипнула, по ее щекам покатились слезы.

— Но ребе, пожалуйста, — настаивал мужчина, — неужели ничего нельзя поделать?

— Только развестись, — ответил ребе Борух. — Причем немедленно! Отправляйтесь к раввину Меджибожа.

— Ребе! — воскликнул мужчина, — Мы любим друг друга, ребе! У нас замечательная семья, нам так хорошо вместе!

Ребе Борух открыл лежащую пред ним книгу и демонстративно поднес ее к лицу. Женщина снова всхлипнула, но уже громче.

— Пошли, — тихо произнес мужчина. Пот градом катился по его лицу. Если ребе-чудотворец приказывает немедленно развестись, значит, он видит близкую опасность, и другого выхода нет. Супруги повернулись и вышли из комнаты. Ребе закрыл книгу, встал, и снова прижался лбом к холодному оконному стеклу.

«Б-же мой, что тут происходит, — лихорадочно размышлял реб Лейб. — Зачем ребе оставил меня в комнате? И почему он не захотел помочь этой паре? Нет другого выхода? Как же! Он, Лейб, своими собственными глазами видел такие чудеса, сотворенные ребе Борухом, по сравнению с которыми помощь этой паре просто игра в бирюльки. Ребе не захотел им помочь и пожелал, чтобы он, Лейб, был тому свидетелем. Но зачем, почему, для чего?»

— Иди к себе, Лейб, — мягко произнес ребе. — Отдохни с дороги.

В этом большом доме у реб Лейба был свой уголок. Крошечная комнатушка, в которую помещались кровать, полка с книгами и узкий платяной шкаф. В эту каморку он возвращался после поручений ребе, в ней отдыхал несколько дней, набираясь святости, пронизывающей каждую половицу большого дома, а потом уходил к жене и детям и жил обычной жизнью, как у всех до краев переполненной заботами о пропитании. Жил, с нетерпением ожидая, когда раздастся стук в дверь и на пороге возникнет служка с новым поручением ребе Боруха.

Но в этот раз ему было не по себе. Лейб привык, возвращаясь, наслаждаться покоем. Да, это были самые сладкие, самые упоительные минуты, когда доложив обо всем ребе, он оказывался в тишине своей комнатки и, устало вытянув ноги, сидел на кровати.

Вот и теперь он сидел на той же кровати, в той же комнатке, и не мог успокоиться, который раз повторяя про себя услышанную беседу. Непонятная жесткость ребе поразила реб Лейба. Он прокручивал эту историю на все лады, пытаясь понять, в чем же тут дело но, увы — без всякого толку. Смысл ответа ребе ускользал от его понимания.

На улице послышался плач. Реб Лейб подошел к окну и увидел женщину, которую послали разводиться. Она стояла перед домом ребе, сжимая в руке пергаментный свиток — гет — разводное письмо. Женщина плакала навзрыд, она рыдала столь жалобно и безутешно, что даже каменное сердце не могло остаться равнодушным. Спустя пятнадцать минут из дома вышел служка и что-то сердито приказал женщине. Та повернулась и медленно пошла вдоль улицы, как слепая, натыкаясь на заборы.

— Какая жестокость! — шепотом восклицал реб Лейб, расхаживая по комнате. — В мире так редко встречается семейное счастье, почему же ребе вместо того, чтобы помочь этой паре, с такой беспощадностью разрушил ее? Неужели его сердце тверже камня, крепче железа? А где же милосердие, завещанное нам праотцем Авраамом? Где сострадание цадика простым евреям? Где обыкновенная человеческая доброта? Ничего не понимаю, ни-че-го!

Прошел час, другой, третий. Устав мерить шагами комнату, реб Лейб помолился, без аппетита поужинал и лег на кровать, пытаясь заснуть. Но сон бежал от его глаз. Ворочаясь с боку на бок, он безостановочно читал псалмы, пытаясь заглушить звучанием святых слов сосущую тревогу в сердце. Не то чтобы он перестал верить ребе, Б-же упаси! Но чуть заметная трещинка зазмеилась по гладкой каменной стене.

Настенные часы в большом зале отбили два часа ночи, когда дверь в комнатушку отворилась, и на пороге возник ребе Борух.

— Не спишь, Лейб?

— Не сплю.

Хасид тотчас вскочил с постели. В холодном свете луны он хорошо видел ребе. Тот стоял у двери, держа в руках книгу Зоѓар, и его глаза так же холодно блестели в свете луны.

— Ночью нужно спать, Лейб. Или учить Тору.

— Я не могу заснуть, ребе.

— Что же тебе не дает спать?

Реб Лейб потупился. Он не мог прямо сказать, что мучило его на протяжении последних часов. Но ребе не нуждался в подсказках.